С самого раннего возраста будущий Патриарх знал, что хочет служить Церкви:
«Я всегда хотел быть священником, не помню того времени, когда бы я не хотел быть священником. Вскоре после того, как я научился ходить и говорить, я потребовал, чтобы у меня было свое облачение. Одна монахиня, алтарница в храме Смоленской иконы Божией Матери на Смоленском кладбище в Ленинграде (это первый храм, где служил мой отец), сшила мне из части старого протодиаконского ораря епитрахиль, а мама сделала палицу. Какую-то ткань я использовал в качестве фелони — и "служил"... Жили мы тогда очень бедно: помимо совсем маленькой комнатки, где находились книги отца и его письменный стол, у нас была одна 19-метровая жилая комната на Васильевском острове (на пять человек семьи). В этой 19-метровой комнате и прошло мое детство, там я и "служил"».
Беседуя с молодежью, Святейший Патриарх Кирилл вспоминал о своих юных годах:
«Я родился в семье священника, еще в раннем детстве стал посещать храм, и атмосфера богослужения очень меня захватила. Будучи трехлетним ребенком, я решил "служить" дома. У меня даже было свое "облачение" — кстати, оно до сих пор хранится в родительской квартире в Петербурге. Мне сшили маленькую "епитрахиль" из протодиаконского ораря, какую-то "фелоньку", и я совершал богослужения, причем папа разрешал мне служить Литургию только до Херувимской, — "а дальше, говорит, уже будет неправильно, нельзя тебе совершать". Это была игра, но вот однажды пришел к нам профессор консерватории, который хотел стать священником. Он ходил к нам домой, чтобы папа его подготовил к священническому служению, — поступить в семинарию для него было немыслимо. И вот он пришел к нам, в ту самую 19-метровую комнату, а отец задерживался. Желая как-то развлечь гостя, я его спросил: "А Вы не хотите, чтобы я Вам послужил?" Он говорит: "Да, очень хочу". Я говорю: "Вам что послужить, молебен или панихиду?" Тот подумал и говорит: "Ну, давай панихиду". И я ему отслужил всю панихиду наизусть. А он у папы моего брал какие-то уроки, в том числе по уставу и по литургике. И когда отец пришел, гость ему и говорит: "Вы знаете, Ваш сын служит панихиду так, как я не смогу, наверное, даже когда рукоположусь, — он все знает наизусть"».
В 5 лет мальчик серьезно заболел пневмонией; болезнь длилась долго, отступила только по молитвам к праведному Иоанну Кронштадтскому.
«Мы жили в послевоенном Ленинграде очень стесненно, в комнате было совсем мало мебели и не было никаких украшений, лишь на стене висела фотография отца Иоанна Кронштадтского — совсем небольшая, выполненная в цвете. Это была, скорее, старинная гравюра, где праведный был изображен в малиновой бархатной рясе с отворотами. В детстве я любил рассматривать этот портрет. И вот, когда мне стало совсем плохо, мама дала фотографию батюшки. Я не помню, что говорил и как молился, только помню, что портрет был постоянно со мной. А через несколько дней я был совершенно здоров. И тогда я попросил маму поехать на Карповку. Сначала она меня отговаривала, потому что я был еще слаб, а потом сказала: "Поехали". Мы приехали и у всем хорошо известного окошечка под пристальным взглядом дежурившего рядом милиционера благодарили отца Иоанна Кронштадтского за посетившее нашу семью чудо».
В возрасте 6 лет Володя вместе с родителями путешествовал в Псково-Печерский в честь Успения Пресвятой Богородицы монастырь, где встретился с известным старцем иеросхимонахом Симеоном, который на всю жизнь стал для Патриарха образом святого, обладающего «неоскудевающим радованием о Господе и мире Божием».
Впоследствии Патриарх, отвечая на вопрос, чем отличается современная молодежь от его поколения, говорил так:
«Чем она отличается от молодежи минувших лет? Внешне очень отличается. Высокий уровень потребления, высокий уровень комфорта, к которому люди привыкают. Я отношу себя к поколению тех людей, которые жили в принципиально иных условиях. Послевоенная жизнь в Ленинграде, в одной маленькой комнате в коммунальной квартире, печное отопление, холодная вода… Начиная с семи лет моей обязанностью было топить две печки в доме: я должен спуститься вниз в лютый (до минус 30 с лишним градусов!) мороз, открыть висячий замок, который почему-то плохо открывался, положить две веревочки, а на них — поленья. Если поленьев не было, наколоть их — в семь лет! Потом перевязать, взвалить на спину и подняться в старинном петербургском доме с высокими потолками на пятый этаж (это как сейчас на девятый). И больше всего я боялся, что веревочки развяжутся, — пару раз так и было, поленья рассыпались по всей лестнице. И вот я все это собирал, приходил домой, топил печку. Пищу готовили на дровах. Ни парового отопления, ни горячей воды. И это никакой не героизм — все так жили…
Так вот, разве эти тяжелые условия помешали нашему развитию? Понизили уровень нашего интеллекта? Повлияли на уровень образования и культуры в стране? Совсем нет! Выдающие советские ученые, замечательные писатели — все прошли через трудный образ жизни. А войны? А ленинградская блокада? Это, конечно, не значит, что необходимо жить так же плохо, чтобы чего-то в жизни достигнуть, но что же было? Дети росли мужественными, сильными, самостоятельными. Попробуй покапризничай, когда пять человек в одной 19-метровой комнате! Не получится!»
Школьные годы Патриарха пришлись на время массированного наступления власти на Церковь. В постановлении ЦК КПСС от 7 июля 1954 г. «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения» предлагалось «преподавание предметов (история, литература, естествознание, физика, химия и т. д.) насытить атеистическим содержанием», а в развивающем эту тему постановлении идеологической комиссии при ЦК КПСС предписывалось «усилить антирелигиозную направленность школьных программ». Школьные учебники активно перерабатывались в этом направлении. В таких условиях ребенку из верующей семьи нужно было проявлять особую стойкость, чтобы не поддаться давлению со стороны учителей, одноклассников и дирекции. Отказ от вступления в пионерскую и в комсомольскую организации делал Володю Гундяева, как и других верующих детей, изгоем в советской школе. В этой области у Гундяевых уже имелся свой нелегкий семейный опыт. 19 мая 1929 г. газета «Безбожник» опубликовала статью «Дети машиниста Гундяева». Безымянный рабкор писал: «В школе они ведут себя вызывающе. Рассказывают другим о жизни святых. Убегают с уроков обществоведения…» — и ставил вопрос ребром: «Нужно задуматься над тем, стоит ли учить таких в советской школе». Спустя 30 лет история повторилась в новом поколении семьи Гундяевых. «Я шел в школу, как на Голгофу, — вспоминал Патриарх. — Меня вызывали на педсоветы, на диспуты с преподавателями и учениками, и я всегда побеждал, потому что в советское время наши учителя к таким диспутам были не готовы, а я старался быть готовым». Школьные годы закалили характер Патриарха. В эти же годы, и не в последнюю очередь благодаря подготовке к вынужденным школьным диспутам, были заложены основы его образования: домашняя религиозная библиотека (более 3 тысяч томов, в т.ч. практически недоступные в то время труды Н.А. Бердяева, С.Л. Франка, о. Сергия Булгакова) стала базой для самообучения.
Патриарх так вспоминал о годах ранней юности:
«Я стал верующим человеком от самого своего рождения, потому что родился в такой семье, но где-то в четырнадцать-пятнадцать лет стал очень увлекаться точными науками, тем более что они мне легко давались; много читал популярной научной литературы, а в то время эта литература была очень идеологически ориентирована в сторону атеизма. Конечно, у меня стали возникать сомнения. И вот для того, чтобы с этими сомнениями справиться, ответить на многие вопросы, я стал читать. К счастью, у отца была прекрасная библиотека с замечательными книгами, которые для нашего народа стали доступны только в нынешнее время. Это мне помогло переоценивать и переосмыслять очень многое из того, чему я был научен от родителей и научило меня некоей богословской рефлексии, которой я живу до сих пор. Богословская рефлексия — это способность реагировать на окружающий мир не с точки зрения эмоций и чувств, а с точки зрения своих убеждений; способность подвергать информацию, которая на тебя обращена и которая тебя поглощает, критическому анализу, в основе которого — твои собственные убеждения».